В 2022 году вышла новая редакция «Нерадивого ученика» Томаса Пинчона — возможно, самого крупного и загадочного писателя нашего времени. В этот сборник вошло пять непохожих друг на друга юношеских рассказов, которые Пинчон 20 лет спустя сопроводил обстоятельным и неожиданно откровенным авторским предисловием — в новом издании оно публикуется на русском языке впервые. В том, как устроены эти рассказы, какими темами и отсылками они пронизаны и какие подсказки для понимания дальнейшего творчества Томаса Пинчона они могут дать, разбирается Костя Гуенко.

Комментарии к авторским пасхалкам ищите в конце блока. Мы заботливо собрали и отметили их звездочками.

Автор: Костя Гуенко

 

Томас Рагглз Пинчон — младший — «великий американский затворник» (наряду с Джеромом Дэвидом Сэлинджером, как подсказывают аннотации к его книгам) и писатель-постмодернист, автор одного из главных и самых сложных романов ХХ века, насыщенного научными теориями, технической информацией, философскими рассуждениями, историческими аллюзиями, литературными отсылками, социальной критикой, конспирологией, фантасмагорией, черным юмором и сатирой. Речь, конечно, о «Радуге тяготения» — книге, которая сразу после публикации принесла Пинчону звание живого классика и вокруг которой образовалось целое сообщество читателей, исследователей и комментаторов, по сей день желающих разобраться во всех ее хитросплетениях.

О самом Томасе Пинчоне известно мало: родился 8 мая 1937 года в городе Глен-Коув, штат Нью-Йорк, рос в семье мелкого служащего, после окончания школы поступил в Корнеллский университет на инженерно-физическую специальность. В 1955 году прервал обучение, чтобы пройти службу в Военно-морском флоте США. Через два года вернулся в Корнеллский университет на отделение английской филологии — там, вероятно, он посещал лекции Владимира Набокова. По окончании университета некоторое время вел развязный образ жизни в Нью-Йорке, а с 1960 по 1962 год занимался технической документацией компании «Боинг» в Сиэтле, после чего, затерявшись где-то на просторах Северной Америки, решил полностью посвятить себя литературе.

Уже в 1963 году Томас Пинчон издал свой первый роман «V.», который тут же получил Фолкнеровскую премию за лучший дебют. В книге, представляющей собой череду сменяющих друг друга реалистических и фантастических сцен, описаны похождения отставного моряка Бенни Профана, жизнь богемной шайки художников из Нью-Йорка и поиски загадочной V., которыми занят стареющий путешественник Херберт Шаблон. Всего через три года Пинчон издал и второй роман — «Выкрикивается лот 49», по своим размерам напоминающий скорее повесть. Его главная героиня Эдипа Маас неожиданно для себя наследует имущество бывшего парня, калифорнийского магната Пирса Инверарити, и постепенно начинает раскручивать мировой заговор, в который ее затягивает многовековый конфликт между двумя почтовыми службами.

В 1973 году Томас Пинчон опубликовал свой главный труд — «Радугу тяготения», после которой он замолчал на целых 11 лет, пока в 1984 году не вышел сборник его ранней прозы «Нерадивый ученик». В эту книгу Пинчон включил пять из шести рассказов, написанных им в период с 1958 по 1964 год: «Мелкий дождь», «К низинам низин», «Энтропия», «Под розой» и «Секретная интеграция» (в сборник не вошел рассказ «Милость и расправа в Вене»; его перевод на русский язык можно найти в Сети. — Прим. ред.). Кроме того, он сопроводил их авторским предисловием — единственным серьезным высказыванием о собственном творчестве, которым мы располагаем на сегодняшний день. Добавим: довольно самокритичным.

Все пять рассказов Томаса Пинчона уже издавались на русском языке в 2000 году. Тогда они вышли под одной обложкой с романом «Выкрикивается лот 49» в переводе Сергея Слободянюка, Анастасии Захаревич и Николая Махлаюка под редакцией Сергея Кузнецова. Однако в книгу не вошло то самое предисловие, которое и делает сборник юношеской прозы Пинчона таким занимательным: ведь помимо указаний на допущенные им в рассказах ошибки и недочеты, оно содержит также ценные биографические сведения, проливающие свет на творческий метод писателя. В 2022 году издательство «Азбука» исправило эту ошибку, опубликовав новую редакцию «Нерадивого ученика» вместе с предисловием Томаса Пинчона — на русский язык его перевел Александр Гузман.

«Мелкий дождь» (1959): смерть в середине лета

«В „Мелком дожде“, — пишет Томас Пинчон в предисловии к сборнику о своем первом опубликованном рассказе, — персонажи реагируют на смерть самым незрелым образом. Они избегают всего с ней связанного: спят допоздна, используют эвфемизмы. А если упоминают смерть, то норовят отделаться шутками. Что хуже всего, они связывают ее с сексом». Главный герой «Мелкого дождя» — специалист по радиосвязи третьго класса Натан Левайн, получивший за 14 месяцев службы «в одной и той же роте одного и того же батальона», расположенного в форте Таракань, штат Луизиана, прозвище Толстозадый. В свободное от службы время он предпочитает лежать на любимой койке в казарме, почесывать пивное брюхо и, стряхивая пепел от сигарет в подшлемник, читать порнографический роман «Болотная девка».

Пассивное, размеренное существование Левайна нарушается в середине июля 1957 года, когда его вместе с другими связистами отправляют в городок Лейк-Чарльз устранять последствия прошедшего ночью урагана: из газет становится известно, что он полностью разрушил близлежащий поселок Креол и унес с собой несколько сотен жизней. На следующее утро после установки радиорелейных станций Левайн с сослуживцем едут к заливу, чтобы посмотреть на то, как солдаты сгружают партии трупов, подвозимые к пристани буксирами нефтяных компаний: «Солдаты работали несуетливо и споро, как рабочие на конвейере. Время от времени кто-нибудь из грузчиков отворачивался и его рвало, но работа не прекращалась ни на секунду».

Впервые столкнувшись со смертью, Левайн ощущает потребность выйти из состояния покоя и совершить какое-нибудь решительное действие. Он снова едет к причалу и незаметно подсаживается в один из буксиров с военными и спасателями на борту. В течение десяти часов он будет помогать им искать и грузить на судно обезображенных мертвецов: «Они снимали трупы с крыш, с ветвей деревьев, вылавливали среди плавающих обломков. Левайн, как и остальные, работал молча, ощущая горячее солнце на лице и шее, вдыхая вонючие болотные испарения, смешанные с трупным запахом. Происходящее не вызывало в нем протеста; он не то чтобы не хотел или не мог думать об этом, просто где-то в глубине души осознавал, что сейчас не стоит пытаться осмыслить то, чем он занимается. Просто подбирает трупы, и больше ничего».

Рассказ «Мелкий дождь» построен на параллелях к модернистской поэме англо-американского поэта Томаса Стернза Элиота «Бесплодная земля». В основе этой поэмы лежит средневековая легенда о Персивале — рыцаре Круглого стола, который отправляется на поиски Священного Грааля в засушливую, опустошенную землю, где ни растения, ни животные, ни люди не могут больше производить на свет жизнь. Правит этой землей обессиленный от ранения то ли в пах, то ли в ногу Король-Рыбак. «Обновление бесплодной земли и исцеление раны Короля-Рыбака зависит от успеха рыцаря, пришедшего туда, чтобы обрести Священный Грааль», — пишет американский критик Эдмунд Уилсон в статье «Поэзия засухи».

В поэме Томаса Элиота дождь становится символом новой жизни, спасением от засухи и бесплодия, однако в рассказе Пинчона он — причина всех разрушений и смертей. Неслучайно один из второстепенных персонажей ближе к концу признается: «Боже, как я ненавижу дождь». Другой ему отвечает: «Ты прямо как Хемингуэй, — заметил Риццо. — Странно, да? Элиот, наоборот, любил дождь». Британский исследователь Дэвид Сид указывает, что в романе Эрнеста Хемингуэя «Прощай, оружие!» главный герой, покидающий под сильным ливнем австрийский фронт, цитирует, вспоминая свою возлюбленную, анонимное четверостишие эпохи Возрождения о «мелком дождичке»: «Моя Кэтрин, моя сладчайшая любовь, да прольется благодатным дождем. Принеси ее ветром ко мне». В конце романа возлюбленная главного героя умирает вместе с его ребенком во время родов.

В «Мелком дожде» Томаса Пинчона неудавшийся «рыцарь» Натан Левайн оказывается не способен спасти от душевной засухи и бесплодия даже самого себя: вместо этого он посреди болот занимается безучастным, механическим сексом со студенткой местного колледжа. Осознавая свою неудачу, Левайн под кваканье лягушек бросает нелепую шутку, отсылающую к ренессансному представлению о половом акте как о действии, приближающем смерть: «Посреди великой смерти, — сказал Левайн, — маленькая смерть. — И добавил: — Ха. Звучит как заголовок в журнале „Лайф“. В расцвете „Жизни“ мы объяты смертью. Господи».

 

 

«К низинам низин» (1960): путешествие к центру Земли

Главный герой второго рассказа Томаса Пинчона — адвокат Деннис Флэндж, бывший офицер связи, три года отслуживший на эсминце, «который весь этот срок только и делал, что патрулировал побережье Кореи». Вот уже семь лет, как Флэндж вместе со своей женой Синди живет на северном берегу Лонг-Айленда — в доме на высокой скале над проливом, который в 1920-х построил епископальный священник, а заодно и контрабандист: «Внутри были кельи, потайные ходы и комнаты со странными углами; а в подвале, куда попадали через игровую комнату, во все стороны расходились бесчисленные туннели, извивавшиеся, как щупальца спрута, и сплошь ведущие в тупики, водоотводы, заброшенные канализационные трубы, а иногда и потайные винные погреба».

Флэндж испытывает к этому дому странного рода симпатию: ему кажется, что он прикреплен к нему «некой пуповиной, сплетенной из лишайника, осоки, дрока и утесника обыкновенного». Однако живет он в нем, как «крот в норе», и виновата в этом, по его мнению, жена Синди — такая же «строгая» и «логичная», как и ее любимый художник Пит Мондриан*. Порой она не только ограничивает мужа, запрещая ему общаться с друзьями в игровой комнате, но и наказывает его, отправляя после ссор ночевать в заброшенную полицейскую будку, которая, как и дом, напоминает Флэнджу «утробу». Когда же они спят вместе, Флэндж нередко застает себя в «позе зародыша», а храп жены представляется ему «журчанием и капелью околоплодных вод».

Отдушину от тягот и скуки семейной жизни Деннис Флэндж находит в двух вещах. Во-первых, это бредовые разговоры с «тронутым и вечно пьяным мексиканцем-нелегалом по имени Херонимо Диас» — дорогостоящим психоаналитиком Флэнджа, убежденным в том, что он «Паганини, продавший душу дьяволу». Во-вторых, это романтические мечтания Флэнджа о море, в которых обитает его своеобразный двойник: «маленький эльф, дитя Фортуны, лишенный наследства отпрыск, юный и нахальный, самая соленая морская душа, какую только можно представить, — твердый подбородок, желваки на скулах при скорости ветра шестьдесят узлов в шторм, и в дерзко оскаленных белоснежных зубах зажата видавшая виды трубка».

В одно прекрасное утро Синди Флэндж, окончательно уставшая от безответственности мужа, выгоняет его из дома — не выйдя на работу, тот принялся распивать галлон домашнего мускателя с мусорщиком Рокко Скварчоне. Позже к ним присоединился и Свин Будин — похожий на «толстую и приземистую обезьяну в морской форме» сослуживец Флэнджа. Изгнанной из дома шайке ничего не оставалось делать, как ехать к приятелю Рокко — чернокожему сторожу свалки Болингброку*. Поздно ночью Деннис Флэндж встречает там цыганку «детских габаритов и поведения» Нериссу, которая уводит его в вырытые в 1930-е годы террористической группой подземные ходы и пещеры жить вместе с крысой по имени Гиацинтия*.

Как заметил английский литературовед Тони Таннер, рассказ «К низинам низин» делится на три уровня и описывает бегство главного героя от взрослой жизни, которое сопровождается его последовательным погружением в мир фантазий, спуском по социальной лестнице и буквальным перемещением под землю. Когда Флэндж, покинув жену и дом, едет по свалке со своими маргинальными друзьями к сторожевой хижине Болингброка, ему кажется, что «они двигаются к центру спирали, к ее нижней точке», а сам этот спуск вызывает у него ощущение, что «яма, куда они съехали и где остановились, является средоточием мира, точкой, символизирующей целую донную страну». Безграничная, простирающаяся во все стороны свалка становится в глазах Флэнджа той самой «зеленовато-серой пустыней, бесплодной пустошью» моря, на которую он всегда мечтал сойти в своих фантазиях. Однако, спустившись на эту «морскую гладь», Флэндж, как и следовало ожидать, опускается еще ниже — прямо на «дно» к цыганке Нериссе, «нереиде», или морской нимфе, свалки. Таким образом, он «тонет» в «морской воде», которая, по заверениям его психоаналитика, олицетворяет собой женское, материнское начало.

Под этими плотными наслоениями образов и метафор можно разглядеть немало первоисточников, на которые, вероятно, Томас Пинчон мог опираться, работая над этим рассказом: это и «Алиса в Стране чудес»* Льюиса Кэрролла, и «Рип ван Винкль»* Вашингтона Ирвинга, и «Любовная песнь Дж. Альфреда Пруфрока»* Томаса Стернза Элиота, и «Белая богиня»* Роберта Грейвса, и «Введение в психоанализ»* Зигмунда Фрейда. Однако главным первоисточником является, пожалуй, «Буря» Шекспира: один из героев этой пьесы, попав после кораблекрушения на остров к волшебнику Просперо, встречает там его прекрасную дочь Миранду и удивляется ее красоте точно так же, как это делает Флэндж при встрече с Нериссой. Соответствие подтверждается фразой Флэнджа, брошенной им перед тем, как погрузиться в мир грез: «...личности не столько редкой и необычной, и сокрушался увиденной перемене». Это — искаженная цитата* из «Бури» Шекспира.

Привиделась Нерисса Флэнджу или нет — вопрос открытый. Хотя сам Томас Пинчон в предисловии к сборнику дает на него однозначный ответ: «Это вообще, можно сказать, не рассказ, а лишь набросок персонажа, образ без развития. Старик Деннис по ходу дела особо не „растет“. Он пребывает в статике, а его фантазии становятся яркими до неприличия — и больше не происходит ничего. В лучшем случае некое прояснение фокуса — но никакого разрешения проблемы, так что ни жизни там почти нет, ни движения». Как пишет в своей статье Джозеф Слэйд, променяв одну «утробу» на другую, Деннис Флэндж остался в конце рассказа тем же безответственным, ведущим «кротоподобный» образ жизни ребенком, каким он и был в начале.

Пит Мондриан (1872–1944) — нидерландский живописец, один из основателей группы «Стиль», создатель неопластицизма — абстрактных композиций из прямоугольных плоскостей и перпендикулярных линий, окрашенных в основные цвета спектра.

Болингброк. Так звали основателя династии Ланкастеров, короля Англии Генриха IV. В данном случае это имя отсылает читателя к пьесе Шекспира «Генрих IV»: на протяжении ее двух частей молодой принц Уэльский, будущий Генрих V, взрослеет, отказываясь от юношеских забав ради того, чтобы стать достойным правителем Англии.

Гиацинтия. Исследователь Джозеф Слэйд считает, что это одна из многочисленных отсылок Томаса Пинчона к поэме Томаса Стернза Элиота «Бесплодная земля»: Нерисса — гиацинтовая невеста; нагадавшая ей «высокого англосакса» Виолетта — мадам Созострис; Флэндж — «утопленник, финикийский моряк». Иронично, что в первом романе Томаса Пинчона «V.» один из персонажей говорит: «Шекспир и Т. С. Элиот нас всех погубили».

«Алиса в стране чудес». Деннис Флэндж попадает под свалку через дверцу «лежащего на боку холодильника фирмы „Дженерал электрик“» подобно тому, как Алиса попадает в Страну чудес через кроличью норку.

«Рип ван Винкль». Главный герой этого рассказа уходит от сварливой жены на охоту в Катскильские горы. Там незнакомцы угощают его голландской водкой, от которой Рип ван Винкль засыпает на 20 лет.

«Любовная песнь Дж. Альфреда Пруфрока». Лирический герой этого стихотворения жалуется на свои любовные неудачи, бессилие и нехватку духовности. Заключительная строфа стихотворения в переводе Андрея Сергеева звучит так: «Мы грезили в русалочьей стране / И, голоса людские слыша, стонем / И к жизни пробуждаемся, и тонем».

«Белая богиня». В этом исследовании «поэтической мифологии» британский поэт и литературный критик Роберт Грейвс связывает поэтическое, «иррациональное» творчество с фигурой богини-матери, воплощающей собой три фазы Луны. Луна присутствует в морских фантазиях Денниса Флэнджа даже «при шестидесятиузловом шторме».

«Введение в психоанализ». Слова психоаналитика Флэнджа о том, что море «является истинным образом матери», поскольку «вся жизнь зародилась из простейших организмов, обитавших в морской воде», почти дословно совпадают с высказыванием Зигмунда Фрейда: «Рождение в сновидении постоянно выражается отношением к воде; бросаться в воду или выходить из нее означает рождать или рождаться. Не следует забывать, что этот символ вдвойне оправдан ссылкой на историю развития. Не только тем, что все наземные млекопитающие, включая предков человека, произошли от водяных животных — это весьма отдаленная аналогия, — но и тем, что каждое млекопитающее, каждый человек проходит первую фазу своего существования в воде, а именно как эмбрион в околоплодной жидкости в чреве матери, а при рождении выходит из воды».

Искаженная цитата из «Бури» Шекспира. В оригинале Деннис Флэндж, сравнивая себя с двойником из своих фантазий, говорит: «...the Flange of today had suffered a sea change into something not so rare or strange». В «Буре» Шекспира очнувшийся только что на зачарованном острове Фердинанд слышит песню Ариэля о своем отце: «But doth suffer a sea-change / Into something rich and strange». Судя по всему, переводчики не заметили этой реминисценции.

 

 

«Энтропия» (1960): современная наука и анархия

К третьему и самому известному своему рассказу, включаемому во многие антологии американской прозы, Томас Пинчон относится еще хуже, чем к «К низинам низин»: «Этот рассказ, — пишет он в предисловии, — отличный пример ошибки метода, от которой всегда предостерегают молодых писателей. Нельзя начинать с темы, символа или еще какого объединяющего принципа — и уже потом подгонять под него поступки персонажей и события». Как можно догадаться по названию, объединяющей темой рассказа является энтропия — один из ключевых для произведений Пинчона научных концептов, впервые, по замечанию Дэвида Сида, использованный им открыто.

В разных областях науки энтропия определяется по-своему: в термодинамике, откуда этот термин пришел в другие дисциплины, под энтропией понимают количество недоступной для совершения работы энергии; в статистической физике энтропия трактуется как вероятность нахождения закрытой механической системы в определенном состоянии; в теории информации энтропией называют меру «зашумленности» линии связи при передаче сообщения; в обыденной же речи это слово означает попросту разрушение, рассеяние и распад. В своем небольшом рассказе Томас Пинчон обыгрывает каждое из этих значений.

Действие «Энтропии» разворачивается в начале февраля 1957 года в жилом многоквартирном доме в городе Вашингтон. Один из его жильцов, Тефтель Маллиган*, 40 часов подряд празднует на четвертом этаже собственный отъезд с квартиры: четверо из его гостей «режутся» под бензедрином в покер; местный музыкальный квартет, смахивая пепел от «модифицированной разновидности cannabis sativa» в диффузор динамика, слушает запись «Богатырских ворот» Модеста Мусоргского; девушки то ли из Госдепартамента, то ли из АНБ (АНБ — Агентство национальной безопасности США. — Прим. ред.) в «полном отрубе» валяются на кушетках и в ванной; на кухне кипит «двуручная и двуязычная игра в морру»; сам хозяин квартиры, «прижимая к груди, словно плюшевого медвежонка, пустой полуторалитровый пузырь», спит у окна. «К этому моменту, — пишет Пинчон, — Тефтелева вечеринка должна была вот-вот обрести второе дыхание».

В это же самое время этажом выше некто Каллисто пытается вылечить птичку: третий день он держит ее у себя на груди в надежде поделиться с ней теплом своего тела — «это был единственный известный ему способ лечения». Рядом с ним лежит его девушка Обада — полуфранцуженка-полуаннамитка, воспринимающая мир как «звуки музыки, периодически прорывающиеся сквозь ревущую тьму диссонансов». Уже долгое время Каллисто одержим идеей тепловой смерти Вселенной, которая, по заверениям ученых, может наступить из-за выравнивания температур* — поэтому, желая огородиться от катастрофы, Каллисто вместе с Обадой сделал из своей квартиры «герметично закупоренную оранжерею», «крошечный островок порядка в городском хаосе, чуждый капризам погоды, государственной политике и всяким гражданским волнениям». Однако жизнь в этом убежище не утешает: помимо тепловой смерти Вселенной Каллисто «предвидит тепловую смерть собственной культуры, когда идеи, подобно тепловой энергии, не смогут уже больше передаваться, поскольку энергия всех точек системы в конце концов выравняется и интеллектуальное движение, таким образом, прекратится навсегда». Подтверждая наихудшие опасения Каллисто, висящий на улице градусник как раз показывает со вторника одну и ту же температуру — 37 градусов по Фаренгейту*.

Вслед за статьей Роберта Рэдфилда и Питера Хэйса многие критики отмечают, что «Энтропия» Томаса Пинчона выстроена по образцу музыкальной фуги: семь раз в течение рассказа автор переключается между этажами — и семь раз персонажи из одной квартиры «подхватывают» и «развивают» тему, начатую персонажами из другой. В результате голоса героев и голос самого автора накладываются друг на друга и начинают звучать контрапунктом. Например, исследовательница Джудит Чемберс замечает, что Каллисто пробуждается от «неспокойного сна» под «последние басовые ноты» «Богатырских ворот» прямо после того, как автор заканчивает свое рассуждение о предвесенней поре мыслью, что «эти месяцы пробегают как во сне» и составляют «в фуге года стретто». Вдобавок проснувшийся от громких звуков Каллисто держит в ладонях птичку подобно тому, как спящий в это время этажом ниже под музыку Маллиган держит в руках «полуторалитровый пузырь». Чуть позже Маллиган проснется, как и Каллисто, под «заключительный лязг ударных».

Такое возвратно-поступательное движение сюжета позволяет Томасу Пинчону подчеркнуть контрасты между поступками и квартирами персонажей. По ходу действия эти различия будут только усиливаться — до тех пор, пока в конце рассказа не приведут к прямо противоположным результатам: находившаяся в полном порядке и разумно обустроенная квартира Каллисто скатится в хаос, а в напоминавшей собой настоящий бедлам квартире Маллигана воцарится покой. И все потому, что на пороге третьего дня, когда шум от гостей достиг в его доме «невыносимого и безбожного крещендо», Маллиган принял единственно верное в сложившейся ситуации решение: вместо того, чтобы «а) запереться в чулане и ждать, пока в конце концов все сами не выкатятся вон», он выбрал «б) постараться утихомирить их поодиночке». Чтобы понять, как ему это удалось, требуется обратиться к науке.

Расположенные друг под другом квартиры Маллигана и Каллисто можно рассматривать как две по-разному организованные системы, наполненные газом. С точки зрения статистической физики частицы первой системы, то есть гости в квартире Тефтеля Маллигана, находятся в наиболее вероятном для них состоянии — хаотическом. Это значит, что энтропия первой системы высока. Во второй системе, то есть в квартире Каллисто, все, наоборот, упорядочено — получается, ее энтропия низка. Но с точки зрения термодинамики квартира Каллисто представляет собой изолированную систему: следовательно, без обмена энергией и веществом с окружающим миром она, как подсказывает второе начало термодинамики, обречена на термодинамическое равновесие — или ту самую «тепловую смерть», которой боится Каллисто.

Попытавшийся, подобно своему предшественнику Генри Адамсу*, перенести естественно-научный концепт на культурную и бытовую сферу, Каллисто, пишет один из переводчиков рассказа Сергей Кузнецов, «оказывается кругом не прав: желая спастись от энтропии, он помещает себя в замкнутую систему, обрекая ее — в согласии с собственной безумной теорией — на медленное угасание, в то время как внизу Митболлу* удается все-таки восстановить хотя бы минимальный порядок — благодаря открытости своего дома и возможности выгонять гостей или замыкать их друг на друга».

Еще одним сторонником приложения научных теорий к истории и общественной жизни был Норберт Винер — основоположник кибернетики* и автор книги с характерным названием «Человеческое использование человеческих существ»*. Точно так же как и Каллисто, его волновала проблема энтропии: бороться с ней он предлагал с помощью создания «сложных управляющих систем» — организованных островков порядка в мире хаоса, которые должны будут регулироваться алгоритмами за счет получения и передачи «сигналов». Причем регулирование этих систем будет тем успешнее, чем реже при передаче «сигнала» будут на линии связи встречаться «шумы» — иначе говоря, чем меньше будет «информационная» энтропия системы.

По словам Сергея Кузнецова, «апостолом новой кибернетической религии» в рассказе Томаса Пинчона выступает Сол — «дегуманизированный аморальный ученый сухарь» и сосед Тефтеля Маллигана снизу, который поссорился со своей женой Мириам из-за того, что во фразе «я люблю тебя» есть «грязное слово из пяти букв», «шум», который «глушит» сигнал и «приводит к неполадкам в цепи». Высмеивая в своем рассказе Каллисто и Сола, «автор „Энтропии“, — заключает Кузнецов, — признает за хаосом и беспорядком своеобразное очарование. Чувствуется, что описание пьяной вечеринки, длящейся вот уже вторые сутки, явно доставляет ему удовольствие. Последующие его работы только убеждают в этом: хаос оказывается едва ли не единственным противоядием против того Порядка, который несет мировая бюрократическая система. Подобно тому как постмодернистская игра размывает оппозиции и расшатывает системы устоявшихся смыслов с их европо-, фалло- и логоцентризмом, так прививка беззакония и анархии заставляет вибрировать и содрогаться системы политические».

Тефтель Маллиган. Сниженная отсылка к роману ирландского писателя Джеймса Джойса «Улисс», который начинается словами: «Сановитый, жирный Бык Маллиган возник из лестничного проема, неся в руках чашку с пеной, на которой накрест лежали зеркальце и бритва».

Выравнивание температур. Второе начало термодинамики гласит, что энтропия замкнутой системы неизбежно возрастает: система стремится к выравниваю температур, что приводит к необратимому термодинамическому равновесию, после чего система больше не может работать без приложения внешних сил.

37 градусов по Фаренгейту. Примерно 3 градуса по Цельсию. В предисловии к сборнику Томас Пинчон объясняет свой выбор так: «Впрочем, не стоит недооценивать поверхностность моего понимания. Например, я выбрал в качестве равновесия 37 градусов по Фаренгейту оттого, что нормальная температура человеческого тела — 37 градусов по Цельсию. Круто выпендрился, а?»

Генри Брукс Адамс (1838–1918) — американский писатель и историк, автор «Воспитания Генри Адамса» и «Письма к американским учителям истории». В 25-й главе автобиографии Адамс пытался проследить, как образ динамо-машины замещает собой в культуре образ Святой Девы. В письме, опираясь на второе начало термодинамики, принцип энтропии и физику динамических систем, Адамс предложил собственную модель развития человеческой истории.

Митболл. Так в 1996 году переводчики решили передать имя Тефтеля.

Кибернетика — наука об управлении сложными динамическими системами, изучающая общие принципы управления и связи, лежащие в основе самых разнообразных по природе систем — от самонаводящихся ракет-снарядов и быстродействующих вычислительных машин до сложного живого организма.

«Человеческое использование человеческих существ». Первое издание «Человеческого использования человеческих существ» вышло в 1950 году: в нем Норберт Винер предостерегал от сближения человеческой этики с научными системами измерения, однако уже во втором и сильно переработанном издании, которое вышло через четыре года, Винер это предостережение убрал. В основу русского перевода, выпущенного под названием «Кибернетика и общество», легла именно вторая редакция. По утверждению Дэвида Сида, книга Норберта Винера — «компендиум» научных и художественных идей, к которым Томас Пинчон обращается в своей прозе.

 

 

«Под розой» (1961): шпион, пришедший с холода

События четвертого рассказа Томаса Пинчона происходят в Египте на фоне Фашодского кризиса, разразившегося между Францией и Великобританией в 1898 году: французский генерал Жан-Батист Маршан захватывает в июле маленький городок Фашода, расположенный в верховьях Нила, чтобы расширить влияние Франции в Восточной Африке и начать контролировать торговые пути через Сахель. Великобритания, которой этот город необходим для безопасного маршрута из Южной Африки в Египет, требует вывести отряды Маршана. Кризис грозит вот-вот перерасти в войну. Германия, желающая ее разжечь, посылает в Александрию шпиона по имени Молдуорп убить лорда Кромера — генерального консула Великобритании в Египте. Задача главного героя рассказа, британского шпиона по имени Порпентайн*, — любыми силами предотвратить убийство.

Несмотря на столь остросюжетную завязку, рассказ «Под розой» состоит по большей части из внутреннего монолога Порпентайна, причем написанного в манере несобственно-прямой речи, когда переживания и мысли персонажа ни пунктуационно, ни синтаксически не отличаются от авторского текста. Предметом рассуждений Порпентайна является шпионская этика, значительно, как ему кажется, изменившаяся в последнее время: «В былые времена его собратья учились ремеслу на практике. Изучали шифры — разгадывая, таможенников — дурача, а противников — убивая. Новое поколение читало книги: это были юнцы, напичканные теорией и (как он понял) верившие лишь в совершенство своего внутреннего механизма». Сам же Порпентайн, как и его противник, «ветеран» шпионского дела Молдуорп, остаются «собратьями-макиавеллистами, продолжающими играть в политические игры итальянского Возрождения в мире, который ушел далеко вперед» и которым теперь правят «тенденции, направления и бездушные кривые на бледно-голубых горизонталях и вертикалях графиков».

Главное правило в этическом кодексе шпионажа, который разделяют и Порпентайн, и Молдуорп с его людьми, — не переступать «порога сочувствия», то есть сохранять безличный подход к работе, не «загрязняя» ее симпатиями и антипатиями: «К человеку, которого надо убить, или к людям, которым собираешься причинить зло, жалости не испытываешь. К агентам, с которыми работаешь, также должно притягивать лишь смутное esprit de corps (чувство локтя (фр.) — Прим. ред.), и не более. И уж точно запрещено влюбляться». В еще большей степени это правило относится к агентам на противоположной стороне — все сильные чувства к ним должны быть лишь частью продуманной игры: «Как люди Молдуорпа искренне беспокоились о благополучии Порпентайна, так и он никогда не дошел бы до ненависти к ним. Еще хуже, что Порпентайн никогда и не попытается им навредить; он так и останется нелепым Кремонини*, который исполняет роль де Гриё и пытается передать бурные чувства в строго выстроенных музыкальных пассажах, он никогда не сойдет со сцены, где страсть и нежность — это всего-навсего форте и пиано, где Парижские ворота в Амьене начерчены с математической точностью и освещены яркими карбидными лампами».

Однако в своем стремлении к «чистоте» немецкие шпионы доходят до ее «извращенного представления». Так, Порпентайн вспоминает, как однажды стал свидетелем жуткой картины: год назад в Риме к Молдуорпу «подошла уличная девка и стала предлагать себя» — в ответ разгневанный немец «вскинул трость и принялся методично лупить девицу, пока она, вся исхлестанная, не рухнула у его ног». Подбежавшему к ней Порпентайну она «смогла выдавить» только три слова: «Mi chiamava sozzura» (он называл меня грязью (итал.) — Прим. ред.). Один из людей Молдуорпа идет еще дальше: желая полностью избавиться от всего «человеческого» в своем теле, он превращает себя в «механическую куклу» — робота со вшитым в кожу «черным блестящим миниатюрным переключателем» и «серебряными проводками», идущими «от клемм вверх по руке» прямо к мозгу. В эссе с говорящим названием «Откуда взялся киберпанк: андроиды, провода и Пинчон» российский писатель Алексей Поляринов упоминает этого персонажа среди первых примеров трансгуманизма в литературе.

Порпентайн уверен, что Молдуорп хочет развязать войну по той же причине — чтобы «очистить» Европу от вымирающих цивилизаций: «Значит, чистота. Как после потопа, длительного голода, землетрясения. Чистота пустыни: белые кости, кладбище погибших цивилизаций. Так и Армагеддон вычистит старый дом Европу». По заверению Дэвида Сида, Томас Пинчон делает целью немецких шпионов генерального консула Британии в Египте неслучайно. В 1915 году, уже после начала Первой мировой войны, реальный лорд Кромер опубликовал статью «Немецкие историки», в которой критиковал пропагандируемую тогда в Германии идею Kultur. Согласно этой идее, высшим воплощением национального духа является государство, поэтому оно вправе требовать от отдельной человеческой личности жертв во имя своего процветания. В основе этого взгляда лежит также социал-дарвинистское представление о «сильнейшем», который, как заявляет один из немецких шпионов, получает «по закону джунглей» все: «Славу, жизнь, власть и собственность — все».

Решив «лично предотвратить Армагеддон» и назначив самого себя «спасителем человечества», Порпентайн допускает непоправимую ошибку. Подобно тому, как в опере Джакомо Пуччини «Манон Леско» де Гриё при виде главной героини впервые по-настоящему влюбляется в женщину, так и после неудавшегося покушения на лорда Кромера в театре Порпентайн при виде Молдуорпа у себя за спиной впервые проявляет настоящую ненависть: «Пошел вон, — заорал он, — провались и сдохни». В этот момент главный герой переступает «незримую черту». Как пишет американский литературовед Роберт Ньюман, Порпентайн позволяет своим личным чувствам вмешаться в работу и лишается таким образом «чистоты», становится, по его же собственным словам, «полукровкой» — за это, что символично, он умирает от рук механической куклы: «Полукровка, подумалось ему, это лишь еще один способ сказать „человек“».

Рассказ Томаса Пинчона «Под розой» заканчивается 16 лет спустя в Сараеве. Бывшего напарника Порпентайна отправляют туда не допустить убийства эрцгерцога Франца-Фердинанда: «Поговаривали о покушении, об искре, из которой разгорится апокалипсис. Гудфеллоу должен был находиться там и, если удастся, предотвратить и то и другое». Дэвид Сид подчеркивает, что на протяжении рассказа во внутреннем монологе Порпентайна всплывает целая череда «событий», «инцидентов» и «кризисов», которые должны были бы привести к «апокалипсису»: падение Хартума*, афганский кризис*, поход Линдера Джеймсона* в Трансвааль — все эти «искры» удавалось вовремя потушить. Предчувствие конца света было лишь состоянием воспаленного ума. Однако на этот раз, в 1914 году, апокалипсис наступает действительно: немощный, постаревший Гудфеллоу, обходительный джентльмен, живущий по правилам XIX века, оказывается не в состоянии предотвратить приход нового времени — того самого, в котором историю, по мысли Порпентайна, «делают массы, а не virtù* отдельных правителей».

В предисловии к сборнику Томас Пинчон вспоминает: «Наш общий кошмар — Бомба — в рассказе тоже поучаствовал. Угроза атомного уничтожения пугала и тогда, в 1959-м, а сейчас пугает еще сильнее. И ничего подсознательного — страх был и есть совершенно явный. За исключением череды преступных безумцев, что обладали властью с 1945 года, в том числе властью как-то решить эту проблему, бедные овечки в нашем лице всегда испытывали только обычный, простейший страх. Полагаю, все мы пытались совладать с эскалацией ужаса и беспомощности немногими доступными нам способами: кто просто об этом не думал, а кто и сходил с ума. Где-то между этими крайними полюсами бессилия находится и сочинение историй о нем — иногда, как в моем случае, отнесенных в более живописные места и времена». Впоследствии Пинчон значительно переработает этот рассказ и сделает из него третью главу своего первого романа «V.».

Порпентайн. В предисловии к сборнику Томас Пинчон пишет: «Внимательные поклонники Шекспира заметят, что имя Порпентайн я позаимствовал из „Гамлета“ (акт I, сцена 5). Это ранняя форма слова porcupine — дикобраз. Имя Молдуорп на древнегерманском языке означает крота — животное, не лазутчика. Я подумал, можно выпендриться: пусть судьбу Европы решают на кулаках люди, названные в честь двух симпатичных пушистых тварюшек».

Кремонини. Джузеппе Кремонини (Джузеппе Бьянки; 1866–1903) — знаменитый оперный певец из Кремоны, в 1893 году выбранный для премьерного исполнения «Манон Леско» (в театре Реджо — Королевском театре в Турине).

Падение Хартума. В 1884–1885 году махдисты захватили столицу Судана, что послужило началу англо-суданской войны. Город был отвоеван англичанами лишь в 1898 году.

Афганский кризис. В 1885 году у селения Кушка состоялся вооруженный конфликт между русскими и афганскими войсками. Последние находились под протекторатом Британии. Сражение могло привести к полномасштабной войне.

Линдер Джеймсон. Баронет сэр Линдер Старр Джеймсон (1853–1917), южноафриканский государственный деятель, печально прославился неудачным походом в Трансвааль с целью свержения правительства буров.

Virtù. По Макиавелли, virtù — это черты характера, которыми должен обладать идеальный правитель для достижения поставленных целей, желательно — для сохранения и поддержания республиканского строя в своей стране. Понятие virtù противопоставлено у Макиавелли понятию fortuna, то есть судьбе. Томас Пинчон признается, что после чтения шпионских романов в его «некритичном мозгу сложился своеобразный теневой образ периода истории перед мировыми войнами. Политические решения и официальные документы играли там куда меньшую роль, чем слежка, шпионаж, вымышленные имена и психологические игры. Гораздо позже дошло дело до еще двух крайне влиятельных источников — „К Финляндскому вокзалу“ Эдмунда Уилсона и „Государь“ Макиавелли, которые помогли мне сформулировать вопрос, лежащий в основе „Под розой“: чья роль в истории важнее — личности или статистики?»

 

 

«Секретная интеграция» (1964): над пропастью во ржи

«Подмастерьям, — пишет Томас Пинчон по поводу своего пятого рассказа, — во все времена не терпится стать ремесленниками. К тому времени, когда писал „Секретную интеграцию“, я уже находился на этой стадии процесса. Я опубликовал роман и думал, что кое-что начал понимать, но также, наверно, впервые стал затыкаться и прислушиваться к окружающим меня американским голосам и даже отрывать глаза от печатных источников и приглядываться к американской невербальной реальности. И я теперь тоже был в дороге, наконец посещая те места, о которых писал Керуак. Эти городки, и голоса из грейхаундовских автобусов, и гостиницы-клоповники проникли в мою повесть, и меня вполне устраивает, как она работает».

Место действия «Секретной интеграции» — вымышленный городок Мандаборо, находящийся где-то между Питтсфилдом и Спрингфилдом в штате Массачусетс близ Беркширских гор. В центре рассказа — группа детей, объединившихся в подпольную Хунту, чтобы поднять против взрослых восстание и захватить в городе власть. В состав этой группы входят: Тим Сантора, на мыслях которого сосредоточено основное внимание автора, гений-всезнайка и радиолюбитель Гровер Снодд, толстый шутник Этьен Шердлу*, бросивший пить в девять лет и вступивший в Общество анонимных алкоголиков Хоган Ленитроп*, увлекающаяся взрывчатыми веществами «худенькая шестиклассница с экзотической внешностью» Ким Дюфэ* и переехавший недавно из Питтсфилда в Мандаборо Карл Баррингтон, чьих чернокожих родителей ненавидит вся округа.

Генеральная ежегодная репетиция «настоящего восстания рабов», которую дети устраивают уже в третий раз, называется в честь одноименного фильма Стэнли Кубрика операцией «Спартак»: в течение года дети собирают с малышей мелочь, которую родители дают им на молоко, оттачивают броски натрия в школьные туалеты, засоряют илом водозаборник бумажной фабрики, чтобы она перестала работать, бродят по заброшенной усадьбе короля Ёрью* в лесу и пробуют штурмовать здания, условно обозначенные колышками и флажками, «которые Этьен стащил у дорожных рабочих». В прошлый раз стены школьного здания были нарисованы на траве мелками, и репетиция восстания из-за этого провалилась: малыши в недоумении останавливались у разметки и начинали затирать ее ногами в траву. «Возможно, — предполагает Гровер, — белые линии на траве напоминали малышам линии, начерченные мелом на зеленой доске в классе». Пока что страх перед авторитетом взрослых и теми, как замечает Тони Таннер, «искусственными» чертами, которые они проводят, мешает детям устроить переворот. Но все это может в скором времени измениться.

Однажды утром Тим застает свою мать за непристойным делом. Направившись во двор, чтобы встретиться с Гровером, он видит, как она, стоя под лестницей и зажав между плечом и подбородком телефонную трубку, набирает чей-то номер: «У нее на лице было странное выражение, какого Тим раньше никогда не видел. Немного испуганное, нервное, вроде того. Он не понимал. Если она его и заметила, то вида не подала, хотя он возился достаточно громко. Гудки на другом конце провода смолкли, и кто-то ответил. — Черномазые, — вдруг прошипела его мать, — грязные ниггеры, убирайтесь отсюда в свой Питтсфилд. Сваливайте, пока целы». В этот момент, пишет Дэвид Сид, роли родителя и ребенка «переворачиваются», и матери приходится виновато оправдываться за скверный проступок перед «подловившим» ее сыном: «Это была шутка, Тим, — сказала она, — розыгрыш». Позже Тим, как настоящий взрослый, пожалуется Гроверу на свою «непослушную» мать: «Она опять обозвала их этим словом». «Они» — это, конечно чета Баррингтонов, родители Карла, которые приехали в Мандаборо в рамках программы по социальной интеграции цветного и белого населения.

Долгое время ни это слово, ни те проблемы, которые за ним стояли, не были понятны детям. Когда Тим спросил своего приятеля-вундеркинда о том, что такое интеграция, тот смог ему привести только математическое объяснение: «Я знаю, что интегрирование — это операция, обратная дифференцированию, — ответил Гровер, затем изобразил на доске оси x и y и некий график. — Пусть это будет функция от х. Рассмотрим ее значения при малых приращениях х... — И он прочертил несколько вертикальных линий от кривой вниз на ось х, наподобие вертикальных прутьев тюремной решетки. <...> Если бы там была тюремная камера и эти линии — прутьями решетки, а тот, кто сидит за ней, мог бы как угодно уменьшаться, он всегда мог бы стать достаточно худым, чтобы протиснуться сквозь эти прутья. Как бы плотно они ни располагались». Сравнение графика функции с прутьями тюремной решетки всплыло в речи Гровера неслучайно.

Год назад осенью в городе оказался проездом чернокожий мужчина 37 лет, по профессии — контрабасист. Звали его Карл Макафи. Он остановился в дешевом придорожном отеле и обратился к Обществу анонимных алкоголиков за помощью. Там не придумали ничего лучше, как послать к нему ради шутки Хогана Ленитропа — ребенка, который воспринял эту просьбу всерьез. Прихватив с собой пакет молока, Хоган и Тим отправились на велосипедах к гостинице, к которой через некоторое время подъедут и Гровер с Этьеном. Проваливаясь в сон и борясь с соблазном напиться, незнакомый человек поведает детям в номере историю своей жизни, полной несчастий, преследований и потерь. Поздно ночью, когда ему станет совсем дурно, Макафи попросит ребят достать из его бумажника номер и позвонить по нему девушке Джилл — тенор-саксофонистке, с которой он познакомился когда-то в автобусе из Чикаго. Трубку поднимет мужчина, который сообщит, что Джилл «уже неделю как уехала на Побережье». В этот момент на Тима снизойдет настоящее откровение:

«Мужчина отошел от телефона. Наступила тишина, и в какой-то момент Тим почувствовал, что одной ногой он стоит на самом краю пропасти, по которому ходил — бог знает сколько времени, — сам того не подозревая. Он посмотрел вниз и тут же в страхе отпрянул, но при этом успел осознать о ночи кое-что неприятное — о ночи, которая была здесь, и в Нью-Йорке, и, наверное, на том побережье, о котором говорил мужчина по телефону; эта ночь накрыла всю землю, упрятала во мраке и без того еле различимых крошечных людей; и Тим подумал о том, как трудно, как безнадежно трудно найти человека, который вам вдруг понадобился, если только тот не живет всю жизнь в одном и том же доме, как Тим со своими родителями. Он бросил взгляд на человека, лежащего на кровати, и только сейчас осознал, насколько одинок и потерян мистер Макафи».

После этого в номер войдут полицейские, вызванные ночным портье, и увезут Карла Макафи куда-то из Мандаборо в Питтсфилд. В отместку ребята наденут «резиновые маски-страшилки, накидки и самодельные крылья, как у летучих мышей», включат у железнодорожного перегона на выезде из города «тошнотно-зеленые прожектора» и перепугают всех проводников и пассажиров поезда. Весной Тим и Этьен доедут на товарняке в Питтсфилд и купят там у торговца «забавами и штуками для розыгрышей» накладные усы и две баночки черной краски. На вопрос, зачем им это старье, ребята ответят: «Мы собираемся воскресить друга». Вскоре после появления в их городе чернокожей пары дети подружатся с Карлом Баррингтоном, а Гровер расскажет Тиму о еще одном значении того самого слова: «Значит, у нас интеграция, — сказал Тим. — Так? — Да. Они этого не знают, а у нас уже есть интеграция». В таком закостенелом и агрессивном обществе, какое составляют взрослые жители Мандаборо, интеграция, замечает Роберт Ньюман, и впрямь может быть только секретной.

По наблюдению Джудит Чемберс, в «Секретной интеграции» помимо расизма затрагивается еще одна проблема. В дальнейшем она станет основополагающей для всего творчества Томаса Пинчона, особенно — в его «Радуге тяготения». Лучше всего эту проблему выразил отец Этьена — один из немногих родителей, кто не участвовал в травле Баррингтонов: «Он говорит, что лучше бы люди перестали волноваться по поводу негров и начали беспокоиться по поводу автоматизации, — сообщил Этьен». Джудит Чемберс подчеркивает, что автоматизация опасна не только тем, что уничтожает все загадочное и необыкновенное в этом мире, все, что связано в нем с воображением и творчеством, но и тем, что она способствует институционализации всех форм насилия. С помощью техники власть усиливает свой контроль за людьми. «Единственное, чего машины не смогут, — надеется Томас Пинчон, — это шутить. Только для того люди и останутся — травить анекдоты».

Этьен Шердлу. В оригинале имя Étienne Cherdlu отсылает к 12 самым частотным буквам английского алфавита, которые были расположены на двух первых колонках линотипной клавиатуры: Etoain Shrdlu. Современный аналог — Qwerty Asdfg.

Хоган Ленитроп. Племянник Энии Ленитропа — протагониста «Радуги тяготения». В оригинале их зовут Hogan Slothrop и Tyrone Slothrop соответственно.

Ким Дюфэ. Ким Дюфэ появится в конце «Радуги тяготения» — в отрывке под названием «Оккупация Мандаборо»: «Под яблоней с кем угодно, только не с Ленитропом, сидит голоногая девчонка, светловолосая и медово-смуглая. Зовут Марджори. Хоган вернется с Тихого океана, будет ее обхаживать, но она предпочтет Пита Дюрила. Они с Дюрилом родят дочь, назовут Ким, и косички этой Ким станет макать в школьные чернильницы юный Хоган-младший».

Король Ёрью — «претендент на престол, который в середине тридцатых бежал сюда от безумия, охватившего в те годы Европу вместе с его собственным игрушечным государством, и, как гласила легенда, за ведерко брильянтов приобрел всю эту недвижимость». Упоминается также в «Радуге тяготения».

 

ОБЛОЖКА: фотографии — «Иностранка»